В силу необходимости закапываюсь сейчас в материалы по блокаде.
Это уже история, возможно, к ней должно относиться как к событиям, которые случились давным-давно, остались в книгах, и теперь изучаются со всех сторон. Но пока есть память...
Строчки сухи.
"Кроме того, в это время [20 сентября 1941 г.] финские войска вышли к реке Свирь, что создало реальную угрозу тылам армии".
На реке Свирь стоит город Лодейное Поле, где родились мои мама, бабушка и ещё несколько поколений вверх. В сентябре 41-го моей бабушке было девять лет. Брат Володя, только закончивший школу, был на фронте, мать осталась с тремя детьми: одиннадцатилетняя Лариса, девятилетняя Галя и годовалый Витя. Прадед мой тоже был в армии, по возрасту в действующую не попал, был техником в части, стоявшей не так далеко.
Лодейное Поле не Ленинград, но голод там тоже был. Не хватало ни хлеба, ни картошки, через Свирь летели снаряды. Под конец, зимой, девочки уже ходили побираться, просить по домам хлеба. Нахристарадничав, несли эти жалкие кусочки матери... чтобы разделила на всех...
И прабабушка решила бежать. Они пробирались в часть, где служил прадед, пешком, таща только самое необходимое в узлах — много ли утащишь, если на руках ещё годовалый карапуз? В пути натерпелись, но дошли. Прадед увидел их и заплакал: "Какие же вы худые..."
Прабабушка с детьми была эвакуирована на Алтай — поезд прорвался из Ленинграда в период Тихвинской операции —, куда-то в Кулундинскую степь, и вернулась только после войны. Вернулся и прадед, вернулся дед Володя. Выжили дети, даже малыш Витя (каково было в тех условиях сохранить в живых младенца? Я даже отдалённо не представляю). Война обошлась с семьёй мягче, чем с другими: бабушка вспоминает, что те 22 нескончаемых дня, когда поезд шёл на Алтай, пропуская все встречные военные составы, ни один ленинградец из ехавших с ними не пережил, и на каждой остановке из вагона выносили всё новые и новые трупы...

Я этого уже не помню, я знаю только рассказы бабушки. Она единственная из тех, о ком я говорю, жива, давно нет бабушки Ларисы, умер дед Виктор, превратившийся из щекастого карапузика на довоенной фотографии в склочного старика... Не помню я своей прабабушки, тоненькой большеглазой женщины, на которую свалилось столько бед: война, смерть детей (ещё до войны), голод, нищета. Но я знаю, о чём я расскажу своим детям, а старшему уже и рассказываю.
Пока есть живая память, живы и мы.